Как по речке, по реке
Ехал рыжий на быке.
Только на гору взобрался,
Ему красный повстречался.
Рыжий красного спросил:
— Чем ты бороду красил?
— Я не краской,
Не замазкой —
Я на солнышке лежал,
Кверху бороду держал.
Для меня в сказках главное взрывная смесь ужаса и счастья и взаимодействия множества различных акцентированных воль. Собственно, как и в жизни. Что-то подобное обычно остается с детства. Помню, мы ходили с матерью по вечерам в дальний магазин. У нас были ближние магазины - "чулок" - он был долгий как чулок, "василек" - по неизвестной причине, "офицерский" - говорят, когда-то в нем отоваривались исключительно военные. Все эти магазины располагались на площади или рядом с ней. На той площади у памятника, где по мрачным легендам, после войны убивали людей. Говорили, вешали пленных немцев - прям напротив памятника. В это легко верилось. Памятник назывался Калинин, интресно, что я никогда в детстве не задавалась вопросом, что это за калинин такой - ну ясно, тот калинин, под котором после кровавой войны казнили захваченных в плен солдат противника, чего ещё надо.
Ну вот это все были продуктовые магазы да. И где-нибудь в середине недели, вечером, когда мать возвращалась с работы, мы шли в дальний, тот что за Весной. Весна - это был унылый магазин одежды и вообще тканей, я его не любила. А тот дальний магазин - тоже продуктовый. Там были те продукты, которых в наших магазах, ближних, не было. Помню, конфеты лимонные, мягкие. Это такие черные конфеты снаружи и желтые внутри, наша семья очень любила их. Как-то я заснула с такой конфетой во рту и проснувшись, не могла разлепить рот - размякнв, она заполнила мне его весь липкой клейкой массой. Потом карамельки тоже. Карамельки в наших тоже были, но в дальнем был больше выбор, что ли. Еще что-то, не помню. В дальнем магазе работал грузчиком отец моего одноклассника Игорька. Сколько его помню, он был всегда бухой, а иногда даже слегка привалившийся к магазинной стенке. В смысле, отец.
Ну вот, а когда мы возвращались с матерью, набрав продуктов в большую зеленую сумку, было всегда темно, сколько вот помню. Мы подходили к дому, перешагивая через трамвайные рельсы, наискосок, и смотрели в наши освещенные окна.
- Мы идем домой, - говорила мать, - там сидит хоромой, - мать сжимала мою руку, - он портянки сушит, нас с тобой задушит.
И сердце мое тоже сжималась и падало в сладком ужасе и предвкушении невыносимого счастья.
До сих пор, подходя к дому, я повторяю иногда про себя эту присказку. Короче, чего там говорить, больше всего мне нравились именно волшебные чисто сказки с уклоном в милые бытовые ужасы. Про домовых там, леших и прочих брауни.
Что до отредактированных поучительных сказок, мне всегда претило смешение собственной и чужой враждебной или просто побудительной воли. Я понимала, почему герой подчиняется обстоятельствам или, ещё противнее, мелким человеческим приказам, и не осуждала его, но не понимала, почему он делает это с таким энтузиазмом. Истории же про молодцев, добывающих для царей, королей и прочих попов разнообразные диковинки и сокровища, жар-птиц и девиц, при этом изводя зачастую абсолютно ни сделавших им лично ничего плохого и классово близких колдунов, драконов, великанов или бесов, вообще вызывали лишь тягостное недоумение. Ок, я все понимаю, но если такой крутой - почему ж того царя-короля-то уже нахуй не послать бы самого?
С другой стороны,и в той немного какой-то бесстыдно-жадной борьбе за выживание, предъявленной как главное достоинство главного сказочного героя, мне виделось что-то недостойное, не очень чето как-то а, ну чего уж так-то прям стараться, западло, не пристало коммунисту бегать как борзая и вообще. Тем более, жизнь, представленная там, выглядела довольно жестокой и мрачной и так-то уж не располагала и транспарант "добро пожаловать" не вывешивала.
А вот в живом сопоставлении своей воли и чужой воли, и воли сторонних и потусторонних сил, мне виделась исключительная живая и красивая человеческая и художественная сила, не жадно-суетливо выживательная, а веселая и напористая или задумчиво скользящая живительная. Если в мифах это свойство приобретало слегка официозную пафосность, то в сказках древних хороших народов играло гибельной задумчивой человечностью. Длинные костлявые руки хромого, тянущиеся к твоей шее, отбрасывая длинные пляшущие тени в бликах редких вечерних фонарей, сливались с теплым домашним светом, встречающим узкой полоской меж черных кустов и мерцающих рельсов одиноких путников, возвращающихся из далеких странствий с полной хозяйственной сумкой полурастяных лимонных конфет.
Впрочем, даже и без щекотливой мистики в бледном холодном северном свете исключительно буднично и бытово мне это тоже доставляло. Одна из любимых у меня - саамская сказка про мужика, искавшем солнце, чтоб не была всю зиму полярная ночь.Он забрался на небо, прям целая эпопея, как он туда лез. Отломил кусок от солнца. Положил в заплечный мешок и домой. С долгими приключениями вернулся. А жена и дети его там матерят, что он ни хрена ни делает, ни охотится, ни рыбачит, ни оленей ни заводит, ни вежинку ( это как изба вроде) не строит, не починит. А тут он дастает кусок солнца. И оно им всей деревне начинает светить. Там так кратко описано, но так просто понятно, как им это охренительно здорово и восторженно. Но оно слегка посветило, а потом вернулось на небо к большому цельному куску. И чувак тут заплакал, мол все зря и все напрасно. А жена и дети его утешают. Мол ничего, и так проживем, ничего, забей, как-нибудь проживем, чего.
Это одна из моих любимых сказок с малолетства, я читала её и малым своим и даже заодно мужу.
А он мне тогда и говорит такой: Не, не надо, не надо! Я ничего тебе такого не обещал, ты сама все придумала, начиталась всякой херни и придумала. А я не обещал!
